НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ ВОРОБЬЕВ (БОГАЕВСКИЙ)
донской казак станицы Новочеркасской, белоэмигрант
Посвящается Донскому
Императора Александра III
Кадетскому Корпусу.
Здравствуй, мальчик мой, вихрастый, непокорный!
Долго не видались мы с тобой,
Сотни верст исколесив дорогой торной
По чужой, не русской мостовой.
Помню я тебя совсем еще мальчишкой –
Утреннюю раннюю росу –
Ты шагал тогда в суконной шинелишке
И с пятном чернильным на носу.
Год за годом шел обычной чередою…
Ты мужал, и полный вешних сил,
Легкий пух над оттопыренной губою,
Как гусарский ус ты теребил.
Много было вас тогда в стране далекой,
Малышей с душой богатыря!
Вас в одно звено вязал девиз высокий:
За Россию, веру и царя.
Стены Корпуса, в Хабаровске, в Полтаве,
В Питере ль в Тифлисе ль, на Дону –
Говорили вам о старой русской славе,
И как чтить седую старину.
Как лелеять славных прадедов заветы,
Шелест ветхих боевых знамен,
Имя гордое – российские кадеты
И с сургучным вензелем погон.
А потом тебя встречал я в ночи черной,
Что страну покрыла пеленой…
Милый мальчик мой, вихрастый, непокорный,
Первым рвался ты в неравный бой.
В небе заревном пылающей Каховки
Вижу твой дрожащий силуэт –
Помню: с папиной «взаправдашней» винтовкой
Ты шагал, тогда в тринадцать лет.
И желая как-то скрыть фальцет высокий,
Ты нарочно басом говорил…
Как боялся ты тогда, что ненароком
С фронта к мамочке отправят в тыл!
В сапожищах ноги детские шагали,
И дорог на них ложилась пыль…
И Ростов и Перекоп тебя видали,
Степи Сальской укрывал ковыль…
О семье своей ты ведал понаслышке,
Или слабо помнил… До того ль?
И все в той же рваной шинелишке,
Ты шагал, тая печаль и боль.
Не твои ли это слышали мы стоны,
Твой недетский, леденящий крик?
Не тебе ль, дружок, кокарду и погоны
Вырезал в Ростове большевик?
Ты, кто Белое святое наше дело
Твердо нес на худеньких плечах,
Чье замерзшее и скрюченное тело
Видел я в окопах и во рвах?
И сегодня в этой встрече нашей,
Мне тебя хотелось помянуть
Добрым словом и заздравной полной чашей,
Передать, что так теснило грудь.
И сказать тебе, мой мальчик беспокойный!
Сколько не видались мы с тобой,
Сотни верст исколесив дороги торной
По чужой, не русской мостовой!
Правда, помню я тебя совсем мальчишкой,
Да ведь сколько лет-то с той поры!
На тебе, ведь, нет уж черной шинелишки,
Серебром усыпаны вихры.
Лишь глаза твои, как встарь, горят задором,
И коль в эти загляну глаза –
На плечах опять почудятся погоны,
Юные услышу голоса…
Снова в прошлое мне приоткрыты двери,
Мы с тобой опять в краю родном,
И кадетское, как прежде, бьется сердце
Под обычным штатским сюртуком…
КАДЕТАМ
Я снова о жертве кадетской пою.
Я знаю – уж пелось. Простите…
Но с ними, погибшими в грозном бою
Связали нас накрепко нити.
Быть может в укор из отцов кой-кому
Пою я – держались не крепко,
Позволив, чтоб Русь превратила в тюрьму
Босяцкая хамская кепка.
РОССИЙСКИЙ КАДЕТ
Ему и пятнадцать-то было едва ли,
Хоть он и божился, что да.
Ведь даже ребячьи сердца полыхали
Тогда, в лихолетья года.
Не спрашивай имени — столько ведь лет!
Удержишь ли в памяти это?
Но вечно стоит пред глазами кадет,
И мне не забыть кадета.
Донец ли, орловец — не всё ли равно?
Из Пскова он был иль с Урала…
С поры лихолетья я помню одно —
Кадетская бляха сверкала,
Да по ветру бился в метели башлык,
Как крылья подстреленной птицы.
Был бледен кадета восторженный лик
И снегом пуржило ресницы…
Он двигался, словно не чуя беды,
И пулям не кланялся низко.
Трещал пулемет, и редели ряды,
И красные были уж близко.
И наземь он пал неуклюжею цаплей
И шею он вытянул в небо смешно,
И вытекла Жизнь – просто капля за каплей,
Бурля и искрясь, как в бокале вино.
Не спрашивай имени – имени нет…
Был чей-то сыночек. Российский кадет.
***
Идеже несть болезнь, ни печаль…
Я никогда не умирал…
Скажите, это будет сразу?
В кусочки, вдребезги, как вазу?
Рывком, броском, как в гневе фразу?
Как об пол брошенный бокал?
Я никогда не умирал…
Скажите, это очень больно?
Больнее, чем укол игольный?
Иль медный голос колокольный
Больней для тех, кто провожал?
Да, тем больней, кто шёл за гробом,
Кто будет ночи жечь без сна,
Кто будет помнить обо многом,
О том, своём, совсем особом…
А мёртвым – память не нужна.
МОИ ПЕРЕМЁТНЫЕ СУМЫ
Уж не раз на моих дорогах,
На этапах чужой земли
Проверяю я взглядом строгим
Перемётные сумы мои.
Коли лишнее – вон! Легко ли
Всё тащить за собой в пути?
Много ль нужно в казачьей доле,
Чтобы жизнь до конца пройти?
Хоть и стёрлась за годы кожа
(День за днём в пути, на коне!),
Но зато в них лежит на дне
То, что жизни самой дороже.
Что на чуждых душе перегонах
Никакая не выжжет новь –
Это к Батьке родному Дону
И к России моя любовь.
Есть ещё там слова, что ни за день,
Ни за век казака не сломить
И что будет казачество жить –
Вот мой дедом завещанный складень.
И молю я, о Боже великий,
Чтоб сквозь жизни огонь и бои
Я с любовью донёс бы до цели
Перемётные сумы мои.
Дай мне чистым к Тебе прийти
И такую пошли судьбину,
Чтоб успел передать я сыну,
Что берёг на седле я в пути.
К НОВОМУ 1966 ГОДУ
У преддверья Нового Года богоданного
Спешимся, казаченьки, сделаем привал.
Сумы переметные пересмотрим заново,
Чтоб лишней ношею конь не уставал.
По обыку древнему, по уставу Божьему,
По заветам пращуров станем мы рядить –
С лишнею поклажею в путь идти негоже нам.
Сбросим что ненадобно, с чем постыло жить.
Поглядим-присмотримся – уж не позабыли ли
Завещать детишкам мы дедовский наказ?
Всю ль любовь к Отечеству в их сердца мы вылили?
Всю ль им в души влили боль, что была у нас?
Чванство ж непотребное, неполадки старые,
Колкости никчемные – сбросим по пути,
Чтобы тяжко не было старому чубарому
Нас на смотр ко Господу в дальний путь везти.
Не к лицу казачьему нам хулы да жалобы.
Дрязги да поклепы мы выбросим в огонь
Так, чтоб совесть строгая нас не упрекала бы,
Чтобы нес нас радостно отдохнувший конь.
Заведем служивскую, старую, желанную!
Вспрянем мы на коников, и в остатний раз
Пусть година старая поднесет стремянную,
Пусть надеждой Новая окрыляет нас!
СИМФОНИЯ
Над океаном – многозвучен
Гремит орган береговой…
В ключе скрипичном – скрип уключин,
В басовом – ветра медный вой.
А там, где Дева, Ковш и Овен –
Растет божественный хорал,
Чьей гаммы ни один Бетховен
До сей поры не разгадал.
Он горсткой соли на рассвете
Осядет на утесов гладь.
Ее с яйцом рыбачьи дети
Съедят и побегут играть.
Но звук не умер в серебристом
Просторе вечной пустоты…
Нет, он в ребячьем смехе чистом,
В улыбке, красящей черты.
ДОРОГИМ НИКОЛАЕВЦАМ
В день Праздника славной Школы
«И будут вечными друзьями
Солдат, корнет и генерал» –
Так, за далекими морями,
Поэт на кольцах начертал.
Но налетела злая вьюга,
Все кольца расшвыряла врозь.
И лишь немногим удалось
По звону отыскать друг друга.
Держитесь тесно, милы други,
Как в песне завещал певец –
Не из кольца, а из колец
Ковали пращуры кольчуги!
Короче сроки и дороги,
И все растет число разлук –
Уже идут «земные боги»
К Царю небесному на цук.
И вы, я верю, на параде
Российской конницы в раю
Предстанете завета ради
Пред Богом в сомкнутом строю.
В глаза глядите, не робея –
За вами столько славных лет…
Проверьте пальцем портупею
И, мимоходом, – этишкет.
АЛАГИР
Много есть чудес в саду у Бога.
Красочен и ярок Божий мир.
У ворот, у райского порога
Стражу держит древний Алагир.
Там внизу Ардон клубится старый,
А над ним – столетние дубы…
Бурки запахнув, стоят чинары
И папахи сдвинули на лбы.
А перед престолом Божьи дети,
И меж ними – молодой джигит.
То Казбек в сверкающем бешмете,
Белоснежною чалмой повит.
Скрип арбы… Улыбка под щетиной,
И зубов приветливый оскал…
Нищего седого осетина
Весь в каменьях дедовский кинжал.
Это было… Полно, было ль это?
Да, всего лишь сорок лет назад.
Сказочным, благоуханным цветом
Расцветал тогда Господень сад.
Расцветали яблони и груши
На прекрасной Родине моей.
Не в колхозе маялась Катюша
И не венгров бил тогда Сергей.
Но давно уж волею Господней
Стерт со скал подошвы детской след.
Я из Калифорнии сегодня
Шлю Казбеку искренний привет.
***
Милая церковка снится мне снова,
В старой столице на низком холме.
Призрак России, кусочек родного
В нашей кромешной безвыходной тьме.
Справа у входа в могиле Врангель,
Старых знамен над могилой сень…
В купол стремится наивный ангел,
В окна струится солнечный день.
Девушка в черном в море свечей
Молит о чем-то усердно Бога…
Помню затылок, детский немного,
Помню печальный овал плечей.
Было все это иль снилось только?
С тысячу лет или только вчера?
Сколько погон офицерских, сколько
Веры, что завтра, быть может, пора…
Помню кадет молодые затылки,
Шелк институтских тяжелых кос…
Было ль все это, иль мозг мой пылкий
В ладанном мареве это принес?