Покинувшие Россию в результате революции и Гражданской войны составили за границей уникальное сообщество.
Исключительность его состояла в той сверхзадаче, что поставила перед беженцами из России история. Один из литераторов Российского зарубежья В. Абданк-Коссовский писал в газете «Возрождение»: «Ни одна эмиграция… не получала столь повелительного наказа продолжать и развивать дело родной культуры, как зарубежная Русь» (Возрождение. Париж, 1956. № 52). Сохранение и развитие русской культуры в традициях Серебряного века и ставит эмиграцию 20 – 30-х гг. в положение культурного феномена. Ни вторая, ни третья волны эмиграции из России общих культурно-национальных задач (да и вообще каких-либо объединительных целей) не ставили.
Эмиграция 20-х гг. сложилась из трех разнородных и разновременных слоев. Первый, самый немногочисленный, состоял в основном из дипломатов и предпринимателей. Те, кто в 1917 г. работали или жили за границей, просто не вернулись, надеясь пережить лихие годы. Здесь были и те, что не смогли вернуться в Россию через фронты Первой мировой войны: артисты на гастролях, дипломаты, русские студенты и ученые в европейских университетах и т. п. Это был материально и психологически самый благополучный, но и самый незначительный слой, составивший эмиграцию.
Второй слой – самый многочисленный и трагический: группы беженцев и белогвардейцев, которым пришлось покинуть родину в 1919 – 1920 гг. За полтора года из России были вынуждены уехать более миллиона человек, в том числе около 60% – военнослужащие, которые пережили унижение разгрома, страха, бегства, распад всех семейных и общественных связей. Центральное событие этого периода – крымская катастрофа ноября 1920 г., когда родные берега покинули на кораблях своих и союзников сразу 150 – 160 тыс. человек. А главное – они уходили с последнего клочка земли потерянной ими России.
После массовой эвакуации из южных портов (Новороссийск, Севастополь, Одесса) начал определяться основной состав беженцев. Ведь вместе с войсками уходили политические деятели, бывшие члены Государственной думы, Временного правительства, Учредительного собрания, местных правительств, просто гражданские лица, – кто сумел попасть на отплывающие пароходы.
Этот слой эмиграции по своей структуре был почти точной копией дореволюционной России. Здесь были представлены все социальные слои общества: от крестьян и казаков до членов императорской семьи. Все нации, все профессии, все возрасты, все политические партии (кроме большевиков, которые появились позже, в период сталинских репрессий). Важно было еще и то, что они уходили в Европу чаще всего без денег, без будущего, с унижением и ожесточением в сердце. В этом слое беженцев явно преобладали военные. Это повлияло и на первоначальное их расселение в Европе: там, где принимали русские войска: сначала это была Турция, затем Сербия и Болгария.
Оказавшиеся в изгнании государственные и военные деятели, а также лидеры политических партий начали формировать свои военно-политические центры. Воинствующие монархисты обосновались ближе к районам дислокации военных частей: София, Белград. Либерально-демократические партии кадетов, социалистов, трудовиков, октябристов избирали центры с активной политической жизнью: Берлин, Париж. Они надеялись на скорое возвращение и реванш.
Третий слой русской эмиграции начал складываться из интеллигенции и вообще гражданской образованной публики с 1920 г. Первоначально они попадали в Европу вместе с отступавшими белыми армиями через Прибалтику, Польшу, Манчжурию, Турцию. Но центральным событием, которое определило психологический настрой и состав этой «культурной эмиграции», была позорно знаменитая высылка интеллигенции в августе – сентябре 1922 г.
Хотя большевистское правительство пыталось представить высылаемых как незначительных для науки и культуры людей, эту акцию эмигрантские газеты назвали «щедрым даром». Это был действительно «королевский подарок» для русской культуры за рубежом. Среди 161 человека в списках этой высылки находились ректоры обоих столичных университетов, историки Л.П. Карсавин, М.М. Карпович, философы Н.А. Бердяев, С.Л.Франк, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский, Н.О. Лосский, социолог П.А. Сорокин, публицист М.А. Осоргин и многие другие видные деятели российской культуры. За рубежом они стали основателями исторических и философских школ, современной социологии, важных направлений в биологии, зоологии, технике.
«Щедрый дар» Российскому зарубежью обернулся потерей для Советской России целых школ и направлений, прежде всего, в исторической науке, философии, культурологии, других гуманитарных дисциплинах.
В изгнании сформировалась именно общность. Бывшие беженцы вполне сознательно и целенаправленно стремились создать сообщество, установить связи, устоять против ассимиляции, не раствориться в приютивших их народах. Понимание того, что невозвратимо закончен важный период русской истории и культуры, пришло к русским эмигрантам достаточно рано.
За пределами России оказалась едва ли не половина творчески активных носителей прежней культуры, ведущих представителей философии и искусства Серебряного века. Создалась уникальная ситуация: нет государства, нет своего правительства, нет экономики, нет политики, – а культура есть. История поставила жестокий эксперимент, который подтверждал высказанную еще самими деятелями Серебряного века истину: главное в сохранении национального лица – это не государство и не экономика, а культура. Распад государства не влечет за собой гибели нации. Только гибель культуры означает исчезновение нации.
Эта эфемерная «Россия № 2», не имея ни столицы, ни правительства, ни законов, разбросанная по разным странам мира, держалась только одним – сохранением прежней культуры России в инокультурном, инонациональном окружении. В этом эмиграция видела единственный исторический смысл случившегося, смысл своего существования. «Мы не в изгнании. Мы – в послании», – говорил Д.С. Мережковский. Задача сохранения культуры исчезнувшей старой России переросла в миссию русской эмиграции. Культура Российского зарубежья оказалась фантомным отражением Серебряного века, в атмосфере которого выросли ее представители.
В ситуации национального «рассеяния» русский язык оказался главным признаком принадлежности к ушедшей России. Печатное слово: газеты, книги, журналы – все это было не только самым эффективным, но и практически единственным действенным способом сохранения и передачи культурных традиций. Ни личные контакты, ни другие средства коммуникации не могли соперничать с печатным словом в возможности преодоления границ и расстояний. Интеллектуальная культура Слова: газеты, журналы, книги – стали самым действенным средством объединения эмиграции.
Навыки интеллектуальной деятельности были свойственны большинству покинувших Россию. Эмиграция 20-х гг. – это перенасыщенный «пишущими» людьми интеллектуальный раствор. Контингент пишущих далеко выходил за рамки профессиональных журналистов и писателей. Среди них можно выделить несколько специфических групп.
Первая – это профессионалы: литераторы, философы, журналисты. За границей оказалась большая часть поэтов, писателей, светских и религиозных мыслителей, чья профессиональная деятельность лежала в интеллектуальной сфере.
Вторая – это политики. Масса оказавшихся без дела, без реальной политической деятельности лидеров различных партий переключилась на теоретическое обоснование своих взглядов. А если учесть, что практически все партии в эмиграции раскололись на отдельные группы, то почвы для словесной полемики было предостаточно.
Оказавшиеся в эмиграции политические деятели оставили большой массив политической публицистики с рецептами «спасения России» и размышлениями о том, кто виноват в постигшей Россию катастрофе. Часть этой публицистики представляет интерес не только как отзвук политических баталий, но и как литературное и культурное явление.
Третья – это любители, которые рассматривали статью в газете или книгу как способ заработать или просто высказаться. Каждый уважающий себя эмигрант считал необходимым написать собственные воспоминания: от престарелой матери генерала П.Н. Врангеля до 17-летнего гимназиста.
Для налаживания некоего подобия национальной духовной жизни требовалось творческое общение. Между тем единого писательского объединения за границей никогда не существовало. Единственный «всеэмигрантский» писательский съезд был организован в 1928 г. в Белграде сербским королем Александром I (он в свое время учился в Петербурге и был влюблен в русскую культуру). Но это была единственная попытка объединения. А в основном духовная жизнь эмиграции стала собираться вокруг небольших интеллектуальных точек тяготения: издательств, образовательных и просветительских учреждений. Достаточно быстро формировались эмигрантские библиотеки и архивы.
Русская духовность в изгнании искала новую опору и не находила ее ни в политике, ни в идее реванша. Прочной почвой оказалась лишь культура, причем не столько культура предшествующих десятилетий, полная эсхатологии, мистики, усталой изысканности, а наиболее «здоровая» прочная культурная традиция XIX в. В художественных вкусах эмигрантской публики произошел реверс предпочтений – обращение к классике.
Художественная культура Российского зарубежья в меньшей степени была поставлена перед дилеммой выживания или адаптации. Здесь разграничение прошло не между стремлением сохранить или приспособиться, а между теми, кто оказался в эмиграции и теми, кто остался. Формы развития искусства зарубежья и направления его развития в целом совпадали с традициями раннего Серебряного века, хотя произошел сдвиг эстетических вкусов в сторону консерватизма (реалистическая школа, модерн, национальные мотивы). Авангардные поиски 10-х гг. в эмиграции не прижились. Вкусы публики в эмиграции стали более консервативными, и культура словно отступила на шаг, избегая риска безоглядного экспериментаторства.
Знаковый символ эмигрантской культуры возник в 1924 – 1925 гг., когда пушкинский праздник был осознан эмигрантами как момент единения и реализации своей культурной миссии. Имя А.С. Пушкина стало основой «идеологии» эмиграции, средством ее культурного единения и духовного выживания. Юбилейные торжества в честь Пушкина стали последним усилием культуры русской эмиграции первой волны. Уходили старики, которые помнили старую Россию. А вместе с ними ушла надежда вернуться. Молодым предстояло прижиться на чужбине: учить чужой язык и усваивать обычаи другой страны. Миссия сохранения русской культуры исчерпала себя, уступив место задаче адаптации. Остаткам Серебряного века предстояло войти в европейскую культуру, обогатив ее.
Л. Г. Березовая, Культура русской эмиграции (1920 – 1930-е гг.)